Живопись Беларуси конца XIX — начала XX веков
Живопись Беларуси представлена именами передвижников: Жуковского, Бялыницкого-Бирули, а также Рущица, Пэна, авангардиста Шагала и др. Художники-пейзажисты разрабатывали тип поленовско-левитановского пейзажа, где главной задачей художника является лирическое изображение отдельного характерного мотива родной природы. В их творчестве большое место занимает пейзажный этюд или пейзаж, написанный непосредственно с натуры.
Витольд Каэтанович Бялыницкий-Бируля (1872—1957, в МУЖВЗ учился у Левитана) разрабатывая тему лирического пейзажа, нашел неповторимый тональный колорит своих картин — это сочетание зеленовато-серых, серо-голубых и сиренево-серых полутонов (“Изумруд весны”, 1915, “Весенний день”, “Голубая часовня” и др.). С. Б. Жуковский в лирическом пейзаже развивает мажорную тему. Особенно это касается его работ конца 1900-х и 1910-х гг. Он любит яркое солнце, для него типичны слепящие эффекты солнечных зимних или осенних дней. Многие его работы, кажется, вышли из левитановского “Марта” с его насыщенностью светом, цветностью теней, свободной живописью (“Парк обнажается”, 1906, “На веранде”, 1911, “Деревня на берегу озера”, 1913). Пейзажная тема тесно соединена у Жуковского с интерьером и натюрмортом, пейзаж срастается с ежедневной жизнью человека, как это было у Коровина и Серова еще в 1890-х гг. и у Грабаря в 1900-х гг. (“Радостный май”, 1912).
Значение искусства этих художников заключается в том, что уступая некоторым своим современникам в значительности и глубине художественных идей, в обобщенности и картинной законченности образов, эти живописцы хранили реалистические традиции русского пейзажа конца XIX в., обогащали их отдельными находками, и “передали” их искусству уже советской эпохи.
Видами белорусской природы вдохновлялся и Фердинанд Эдуардович Рущиц (1870—1936). Он родился в местечке Богданово Ошмянского уезда былой Виленской губернии в семье обедневшего шляхтича. После окончания минской гимназии он поступил в Петербургский университет на юрфак, но в 1891 г. подает прошение в Академию искусств. В Академии он занимался в мастерской у Шишкина, потом у Куинджи, дружил с А. Рыловым. Занимался хорошо и не раз удостаивался высокой оценки Репина. Окончив Академию в 1897 г., художник надолго поселился в Багданово, делая редкие поездки по Беларуси и в Россию. В эти годы он создает лучшие свои работы “Земля” (1898), “Старая мельница” (1899), “Эмигранты” (1902) и др. — это картины трагического звучания, в которых переплетается пейзажный и бытовой жанр. Но были у него и лирические пейзажи: “Зима”, “Весна”, “Зимняя сказка”, “Деревья над водой”, наполненные светлыми чувствами. Многие из этих картин экспонировались в Петербурге и Варшаве.
В 1904 г. Рущица пригласили в качестве профессора живописи в Краковскую академию художеств. В 1908 г. он возвращается в Багданово, где живет до начала Великой Октябрьской революции и много работает как пейзажист. После революции работал в Виленском университете заведующим кафедрой живописи и председателем комиссии по охране памятников прошлого, писал мало. В начале 30-х гг. комиссия была ликвидирована, Рушиц покидает университет, поселяется в Багданово, где умирает. Похоронен художник на местном кладбище. Его произведения находятся в музеях Варшавы, Кракова, Вильнюса.
Известным среди любителей живописи было творчество Генриха Владимировича Вейсенгофа (1859—1922), который после окончания Академии художеств жил постоянно в местечке Русаковичи Минской губернии, на родине своей матери, изредка выезжая в Мюнхен и Париж. Особую известность в России и за рубежом получили его картины “Снег”, “Кладбище в Русаковичах”, “Старый двор в Русаковичах” и др. Картина “Снег” еще в 1888 г. была отмечена премией на выставке в Петербурге, а в 1900 г. в Париже ей была присуждена серебряная медаль.
Его работы экспонировались на первых белорусских выставках, организованных Товариществом любителей изящных искусств, и подолгу задерживали взгляды посетителей. Так в 1911 г. в Минске художник представил несколько этюдов и картину “Предчувствие” и др. Вейсенгоф отдавал предпочтение реализму и никогда не изменял ему. Поле революции 1917 г. он уехал за границу. Его картины хранятся в музее в Познани, местонахождение многих неизвестно.
Традиции передвижников продолжал Юрий Моисеевич Пэн (1854—1937). Он окончил петербургскую академию художеств по классу П. Чистякова. Писал пейзажи, жанровые сцены и портреты в манере позднего передвижничества. В стиле Пэна был еле уловимый “сдвиг”, возможно, обусловленный еврейским экспрессивным началом или неизжитой, несмотря на академическое образование, некоторой наивностью художественного мышления — как бы предвосхищающей стиль Шагала. В 1877 г. Пэн открыл в Витебске Школу живописи и рисунка, которая просуществовала до 1918 г., в этой школе учился и Моисей Шагал (Марком его стали называть уже в Петербурге). Марк Шагал мало учился у Пэна, но всю жизнь сохранял теплые чувства к своему первому учителю. В 1919 г. он пригласил его в качестве преподавателя подготовительных классов в Витебском народном художественном училище, а живя в Париже, не раз писал ему. Последнее письмо было отправлено им в Витебск в 1937 г. по случаю трагической гибели Пэна, обстоятельства которой до сих пор не выявлены.
Авангардную живопись представляло творчество художника из Витебска Марка Захаровича Шагала (1887—1985). Шагал был мертворожденным ребенком (в его творчестве часто встречаются темы жизни и смерти, часто обращается к созидательной и разрушительной стихии огня изображая пожары). Отец был грузчиком в рыбной лавке, мать Ида — словоохотливая домохозяйка.
Четырехклассное городское училище он закончил предположительно в 1895 г. Со своей философией живописи Шагал коротко учился у Ю. Пэна в Витебске и Бакста — в Петербурге. Искать истину поехал в Париж в 1910 г. (его пригласили участвовать в первой выставке произведений, которую организовала Берлинская галерея “Буря”). Там не примкнул ни к одному течению, сохранив фантастически-иррациональное начало своего творчества.
Годы 1-й мировой войны и революции провел в России. В годы войны в его картинах соединяется экспрессия и документализм суровой действительности (“Дом в местечке Лиозно”, 1914, “Часы”, 1914 и др.). Параллельно в это время зазвучала светлая тема любви, так как его союз с Беллой (женой) был для Шагала сутью бытия, это имело глубокие национальные корни. В 1910-х гг. появляются знаменитые полотна с изображением влюбленных, поднимающихся в небо (“Над городом”, 1914—1918, “Венчание”, 1918 и др.). Октябрьская революция захватила Шагала, он оптимистически стремился в будущее. В 1918 г. он вернулся в родной город в качестве комиссара по культуре и искусству Витебской области. В статьях, опубликованных в Витебске в 1918 г., он мечтает о том, чтобы дети городской бедноты могли приобщиться к искусству, которое создается в коллективе, не стирающем творческих индивидуальностей. Тогда же он писал: “Искусство жило и будет жить по собственным законам. Но в глубине своей оно проходит те же этапы, которые проходит все человечество, продвигаясь к наиболее революционным достижениям… поэтому искусство только тогда может называться Искусством, когда оно революционно по существу”.
Не ограничиваясь декларациями, Шагал погрузился в Витебске в кипучую административную и преподавательскую деятельность с мандатом комиссара, подписанным Луначарским. Он организовал Народное художественное училище, куда пригласил из Петрограда в качестве преподавателей известных “левых” художников, сам преподавал, создал живописную мастерскую и музей, руководил оформлением города в честь годовщины революции (город был увешан транспарантами с зелеными козами и всадниками). Вскоре, правда, К. Малевич вытеснил Шагала из училища, которое переименовали в Художественно-практический институт. Завоевав сердца многих шагаловских учеников, Малевич создал группу “Уновис” (Утвердители нового искусства). Все два года Шагал занимался общественной деятельность в Витебске. Малевич тоже долго не задержался в Витебске из-за конфликтов с местными партийными и советскими органами.
При всех непримиримых, как казалось в ту эпоху, противоречиях между Шагалом и Малевичем — противоречиях между фигуральным и беспредметным искусством — у обоих было немало общего, в частности — невозможность вписаться в материалистическую идеологию марксизма. Шагал после Витебска начал в Москве сотрудничать с еврейским театром под руководством А. Грановского (1920). Он пытался создать новый художественный принцип театра. Его росписи потолка и занавеса создавали особый настрой еще до начала спектакля. Главными темами его панно были темы творчества, синтеза искусств, осуществляемого в театре и брачной любви. А эскизы костюмов являлись во многом эскизами ролей, содержали в себе “психопластику” (термин Шагала). Под ее впечатлением ведущий актер труппы С. Михоэлс полностью изменил свой стиль игры.
Работа в театре исчерпала для художника возможности приложения сил на родине. Он чувствовал себя чужим не только “правым” с их академизмом, но и “левым” (казавшихся ему вторичными по отношению к французам) с их беспредметностью и техницизмом. Через несколько месяцев занятий с беспризорными еврейскими детьми в Малаховке под Москвой Шагал покидает родину (в Париже его ждала мастерская с неоконченными работами, а в Берлине остались его полотна с выставки 1914 г. Может быть, за это “благодарные” потомки в справочной литературе называют его французским художником. За границей Шагал остался самобытным художником, в творчестве которого продолжали встречаться мотивы покинутого Витебска — города детства. Он имел успех, много заказов (живописные полотна “Библейское послание” для музея в Ницце, плафон для Гранд Опера, панно для Метрополитен-опера в Нью-Йорке и театра во Франкфурте, а также грандиозные серии витражей для храмов и общественных зданий, керамические панно, мозаики и гобелены) и постоянную тоску по родине:
Отечество мое — в моей душе
Вы поняли? Вхожу в нее без визы.
Когда мне одиноко, — она видит,
Уложит спать, укутает, как мать.
Во мне растут зеленые сады,
Нахохленные, скорбные заборы,
И переулки тянутся кривые.
Вот только нет домов,
В них — мое детство,
И как оно, разрушилось до нитки
Где их жилье?
В моей душе дырявой…М. Шагал
Чтобы понять, почему М. Шагал так и не примкнул ни к одной школе, чтобы понять его искусство, стоит прислушаться к его мыслям: “По-моему искусство — это прежде всего состояние души. А душа свята у всех у нас, ходящих по грешной земле. Душа свободна, у нее свой разум, своя логика. И только там нет фальши, где душа сама, стихийно, достигает той ступени, которую принято называть литературой, иррациональностью…”